Форумы-->Творчество-->
| Автор | Сквозь грани миров:хроники Элиодории. |
|---|
Часть первая. Тень Бакана Ипы.
Глава первая.
Предгорье Северного Кавказа: приграничная территория у перевала Волчьи Ворота.
Лето 1848 года на Северном Кавказе выдалось изнуряюще жарким. Воздух был пропитан зноем, а солнце палило с такой силой, что казалось, будто оно намерено испепелить всё живое. Иногда казалось, что узкие тропы, извивающиеся среди скал и густых зарослей, превратились в раскалённые печи. Горячий воздух струился над землёй, искажая реальность, и даже тени, казалось, дрожали от невыносимого зноя. Пыль, поднятая копытами нескольких коней, висела в воздухе, создавая иллюзию дыма.
Захар Белоусов, молодой сотник, ехавший в середине строя, снял папаху, провёл рукой по влажным от пота волосам и шумно выдохнул:
— Ну и жарища нынче!
Новоприбывший казак лишь вздохнул, кивнув. Он то и дело отирал пот со лба — зной давил нещадно, а дорога казалась бесконечной.
Захар поравнялся с новичком и улыбнулся, прищурившись от слепящего солнца:
— Ну что, братец, привыкаешь к нашему пеклу?
— Трудновато, — признался тот. — Всё чужое…
— Два года уж здесь, — продолжил Захар, словно не замечая усталости попутчика. — Поначалу думал — не выдержу. Всё чужое: и земля, и люди, и говор их непонятный. А теперь… теперь будто и свой стал.
Он провёл рукой по коротко стриженым волосам:
— Сперва каждое слово черкесское режет слух, как нож. А потом прислушиваешься, приглядываешься — и вдруг ловишь себя на том, что уже сам по ихнему лопочешь. Теперь уж и не замечаю, как в разговоре то одно, то другое слово выскочит.
— И много уже знаешь? — с любопытством спросил новоприбывший.
— Хвастаться не стану, но кой что понимаю, кое что и сказать могу, — усмехнулся Захар. — Главное — слушать надо. Не просто ушами, а сердцем. У них каждое слово — как песня. И гнев, и радость, и честь — всё в речи слышится.
Он ненадолго замолчал, глядя вдаль, где горные вершины плавились в знойной дымке.
— Вот, скажем, «адыгэ» — это они себя так зовут. Не просто «черкес», а — народ. Гордый народ. И язык их — как клинок: острый, прямой, без лишней вязи. Если понял его — и людей понял.
— Ты не спеши, — добавил Захар с тёплой усмешкой. — Придёт время — и ты их речь как свою знать будешь. Тут главное — не бояться ошибиться. Они уважают тех, кто старается.
В этот момент один из старших казаков, ехавший впереди, слегка натянул поводья и обернулся. Лицо его, обветренное и смуглое от постоянного солнца, было серьёзным.
— Захар, скоро перевал — «Волчьи ворота», — произнёс он негромко.
Новоприбывший приподнялся в седле, всматриваясь вперёд, где горная дорога сужалась между скальными выступами.
— А что это за место — «Волчьи ворота»? — спросил он.
— Да место это… проклятое, можно сказать, — вздохнул Захар, меняя тон на более настороженный. — Узкий проход меж двух скальных стен. Там, где тропа сужается так, что втроём не разъехаться. Вот и пристраиваются черкесы в засаду: сверху, с утёсов, как соколы на добычу кидаются.
Новоприбывший невольно сглотнул, покосившись на скалистые выступы вдоль дороги.
— Есть тут одна банда лихая, — продолжил Захар, понизив голос. — Сами себя «Къэбле-Джеку»-стая волков зовут. На шапках у них волчьи хвосты прилажены — чтобы все знали, кто пришёл. Любят они пугать: выйдут ночью, из за камня, да так тихо, что и ветер не шелохнётся. А потом — разом, как стая, набрасываются.
— И часто они тут… нападают? — спросил новичок, сжимая рукоять шашки.
— Днём — редко. Не их обычай. Они исподволь любят, в сумерках, когда тень длиннее становится, а глаза уже не различают, где друг, где враг. Да к ночи — будь начеку. Камни тогда шепчут, а воздух пахнет кровью…
Старший казак, до того молча ехавший впереди, обернулся и кивнул:
— Верно Захар говорит. Днём — наш час. А вот к закату уж будь начеку.
Захар хлопнул новичка по плечу:
— Так что дыши ровнее. Пройдём «Волчьи ворота» засветло — и дело с концом. А там уж до станицы рукой подать.
Отряд продвигался вперёд, и постепенно ущелье становилось всё теснее. Скалы словно сдвигались, смыкая каменные челюсти вокруг узкой тропы. Воздух | Воздух сгустился, наполнился тревогой. Казаки невольно придержали коней, настороженно вслушиваясь в тишину.
И вдруг впереди раздался резкий, срывающийся крик:
— Засада!
В тот же миг воздух наполнился свистом стрел и трескучими выстрелами. Пули взбивали пыль у копыт, щёлкали по камням. Захар рванул поводья, пытаясь укрыть себя и коня, но острая боль пронзила плечо. Он едва успел схватиться за луку седла, прежде чем мир перед глазами поплыл.
Его конь Гром всхрапнул, шарахнулся в сторону — и тут же вторая стрела впилась в шею животного. Жеребец вздыбился, захрипел и рухнул набок, увлекая за собой всадника.
Захар ударился головой о камень. В глазах вспыхнули огненные круги, а потом всё погрузилось во тьму. Он ещё слышал отдалённые крики, грохот выстрелов, топот копыт — но сознание уже ускользало, растворяясь в безмолвной пустоте.
Когда Захар очнулся, битва уже стихла. Гром лежал неподвижно с остекленевшим взглядом. Боль в плече пронзила его насквозь, заставив стиснуть зубы. Он услышал голоса и, повернув голову, увидел группу черкесов в шапках с волчьими хвостами, спорящих о его судьбе.
— Что с ним делать? Он ещё жив — сказал один из них, высокий мужчина с резкими чертами лица.
Молодой черкес, заметивший, что Захар пришёл в себя, бросился к нему, выхватив нож. Его глаза горели яростью, когда он выкрикнул:
— За братьев моих! За кровь пролитую!
— Успокойся Умар! — раздался властный голос старшего черкеса. — Князь велел взять кого-нибудь из казаков в плен.
Но молодой черкес не остановился. Он продолжал наступать, его лицо исказилось от гнева.
— Смерть урусу! — крикнул он.
Захар почувствовал, как страх холодом пробежал по его спине, но паники не было, а где-то в голове промелькнула мысль: «Вот и пропал ни за грош».
Внезапно раздался голос старейшины, молча наблюдавшего за происходящим.
— Стой, щенок! Ты забываешься. Князь сам решит судьбу пленника! Если нарушишь его приказ, окажешься в темнице. Этот казак — единственный кого получилось захватить, и он нужен князю.
Молодой черкес замер, его лицо исказилось от ненависти. Он бросил злобный взгляд на Захара и, сжав кулаки, отступил, пробормотав что-то неразборчивое.
Захара вытащили из-под мёртвого коня, поставили на ноги и крепко держали за плечи. Старший черкес, прищурившись, осмотрел рану на его плече. Пуля прошла по касательной, оставив глубокую царапину, крови было много — она текла по рубашке, капая на землю. Старший черкес вытащил из сумки кусок ткани, разорвав её на полосы, начал перевязывать рану Захара. Его движения были точными и уверенными, а в глазах читалась холодная решимость. Закончив, он произнёс на ломаном русском:
— Жить будешь, — и, улыбнувшись, добавил: — Если будешь вести себя тихо.
В его голосе звучала угроза, а взгляд, несмотря на улыбку, оставался холодным и непроницаемым.
Черкесы надели на голову пленника грубый холщовый мешок, плотно завязав его на шее верёвкой. Ткань пахла землёй и потом, но мешковина оказалась не слишком плотной — сквозь просветы и небольшие разрывы пробивался тусклый серый свет, позволяя разглядеть смутные очертания предметов.
— Шагай, — глухо прозвучало сбоку. Голос был низкий, с резким акцентом.
Захар двинулся вперёд, ориентируясь не только на толчки и окрики, но и на обрывочные картины, мелькавшие сквозь прорехи в ткани. Сначала под ногами хрустела сухая растительность, затем пошла твёрдая земля. Вскоре тропа стала извилистой: то взбиралась на невысокие холмы, то спускалась в неглубокие ложбины. Он сбился со счёта поворотам и перепадам высоты — каждый раз, когда он замедлялся, верёвка на запястьях врезалась глубже, а в спину упирался холодный металл. Воздух был напоён запахом полыни и раскалённой земли, вдали мерцали синевой отроги Кавказского хребта. Сквозь неплотную мешковину Захар различал размытые контуры скал и кустарников, угадывал по перепадам тропы и смене запахов, что они шли через предгорья, огибая овраги и заросли терновника.Время от времени конвоиры останавливались. Резким движением срывали с Захара мешок, толкали к небольшому роднику или глиняному кувшину с водой. Захар жадно пил, втягивая прохладную влагу, пытался наполнить грудью свежий воздух. Минуты передышки казались блаженством — он разглядывал окружающие скалы, редкие кустарники, прислушивался к пению птиц. Но отдых длился недолго: кто-то рывком надевал мешок обратно, затягивал верёвку, и путь продолжался.
К вечеру воздух стал прохладнее, в нём явственней ощущался запах дыма. Тропа заметно сузилась, шаги звучали глуше — словно стены невидимого коридора смыкались вокруг. Наконец движение прекратилось. Захар услышал скрежет камня, приглушённые голоса, а затем — резкий рывок: мешок сдёрнули.
Он моргнул, привыкая к полумраку. Перед ним зиял вход в пещеру, обрамлённый зубчатыми скальными выступами. Внутри уже горел костёр: языки пламени плясали на камнях, отбрасывая дрожащие блики на влажные стены. Дым поднимался к своду и уходил сквозь естественную трещину наверху.
Черкесы втолкнули Захара внутрь. Один из них подбросил в огонь сухих веток — пламя вспыхнуло ярче, высветив углубления в стенах, где темнели неясные силуэты предметов. Захар разглядел сложенные шкуры, деревянные сосуды, связки трав. В дальнем углу поблёскивало оружие, прислонённое к камню.
Его усадили у стены, не развязывая рук. Кто-то протянул глиняную чашу с водой; Захар выпил, чувствуя, как тепло от костра постепенно проникает сквозь продрогшую одежду. Спустя некоторое время перед ним положили чёрствую лепёшку. Захар схватил её дрожащими пальцами и принялся есть — медленно, стараясь растянуть каждый кусочек, но голод был настолько сильным, что скудная пища исчезла в считанные мгновения. Этого хватило лишь на то, чтобы чуть приглушить сосущую пустоту в желудке, но не утолить её полностью.
Вокруг него разговаривали негромко, временами бросая на пленника короткие взгляды. За пределами светового круга царила густая тьма, из которой доносились едва уловимые звуки: журчание воды, шорох камня, далёкий вой — то ли ветра, то ли зверя.
Захар сидел, прижавшись к холодной стене, и смо | Захар сидел, прижавшись к холодной стене, и смотрел на пляшущие языки пламени. В голове крутились мысли о том, что ждёт его дальше, но ответов не было. Только огонь, тьма и неясные тени, танцующие на каменных стенах пещеры.
Утро Захар встретил не пробуждением, а скорее медленным возвращением в реальность — сквозь вязкий сон он ощутил толчок в раненое плечо. Резко вздрогнув, приоткрыл глаза: перед ним стояла невысокая фигура. В полумраке пещеры трудно было разглядеть лицо, но на уровне его коленей отчётливо виднелась протянутая лепёшка.
— Ешь, — прозвучало негромко.
Захар сел, опираясь спиной о каменную стену. Хоть руки его по-прежнему были связаны, он сумел осторожно подхватить лепёшку пальцами. Холодная, зачерствевшая за ночь — она казалась почти каменной, но запах хлеба пробудил в нём волчий голод.
Он принялся есть, ломая лепёшку на мелкие кусочки и медленно прожёвывая каждый. Движения были неловкими из-за пут, но он упрямо справлялся сам, не дожидаясь помощи. Вкус был пресным, текстура — жёсткой, но даже такая пища вливала в него крупицу сил. Захар старался есть размеренно, растягивая каждый кусок, однако скудный завтрак закончился почти мгновенно.
Едва он проглотил последний кусочек, как над ним вновь нависла тень. Резкий рывок за верёвку на запястьях — и вот он уже стоит, моргая от утреннего света, пробивающегося сквозь вход в пещеру. Воздух снаружи был свеж и пронизан запахом влажной земли; где-то вдали перекликались птицы, будто насмехаясь над его невольным молчанием.
Путь возобновился с той же монотонной беспощадностью, что и накануне. Тропа вилась между скал, то взбираясь вверх, то резко обрываясь вниз. Каждый шаг требовал сосредоточенности: один неверный поворот — и можно было оступиться, рухнуть в заросший колючим кустарником овраг. Верёвка на запястьях натирала кожу, а мешок, вновь надетый на голову, превращал мир в череду размытых пятен и неясных звуков.
Короткие остановки стали чем-то вроде отсчёта времени. На одной из них ему дали воды — прохладной, с привкусом камня и мха. На другой — позволили присесть на плоский валун, пока конвоиры переговаривались невдалеке. Захар ловил обрывки фраз, пытаясь уловить смысл, но не мог разобрать слов. Лишь интонации — резкие, отрывистые — говорили о нетерпении, о желании поскорее завершить этот путь.
Солнце поднималось выше, и сквозь мешковину всё явственнее пробивалось тепло. Пот стекал по вискам, впитывался в грубую ткань, но снять мешок никто не позволял. Время от времени кто-то толкал его в спину, подгоняя: «Шагай!» И он шагал, переставляя ноги механически, словно заведённый.
К вечеру дорога изменилась: тропа стала более пологой и плавно спускалась вниз. Захар ощутил, как под ногами вместо каменистых выступов появилась утрамбованная земля, а воздух наполнился свежестью, будто где-то рядом текла вода.
Вдруг резкий рывок — и мешок сдёрнули с его головы. Захар зажмурился от закатного света, а когда проморгался, увидел перед собой удивительную картину: среди расступившихся деревьев внизу раскинулась небольшая долина.
Она лежала как на ладони — изумрудная, окутанная лёгкой дымкой, с извилистой лентой реки, сверкающей в лучах заходящего солнца. По склонам пестрели поляны с дикими цветами, а вдали темнели очертания небольшого селения. Воздух здесь был иным — мягче, насыщеннее, с ароматом цветущих трав и прохладной воды.
Захар невольно задержал дыхание, впитывая эту картину. На мгновение он забыл о путах на руках, об усталости, о неопределённости своего положения. Этот вид словно дал ему глоток свободы, пусть даже иллюзорной.
Но мгновение длилось недолго. Чья-то рука вновь дёрнула его за верёвку:
— Шагай, — прозвучал привычный окрик.
И Захар двинулся вперёд, вниз по склону, к долине, не зная, что ждёт его впереди.
Спускаясь в долину, Захар ещё издалека услышал живую перекличку аула: заливистый лай собак, протяжное мычание волов, а где то совсем близко — звонкий крик петуха, разрезавший вечерний воздух. Звуки нарастали, сливались в единый гул деревенской жизни, и с каждым шагом становились всё отчётливее.
Наконец они подошли к аулу. Два десятка саклей, сложенных из камня и обмазанных глиной, стояли у речки — её серебристая лента извивалась между зелёными берегами, шелестя камышами. Выше, на пологом холме, высилась старинная сторожевая башня с обветшалой конической крышей; её тёмные каменные стены хранили следы веков.
Чуть поодаль от аула, на возвышенности, стоял княжеский дом. Его окружала двухметровая каменная стена с узкими бойницами; за оградой виднелись хозяйственные постройки, конюшни и навесы. Дом выделялся среди простых саклей: стены были выложены аккуратным камнем, а над плоской крышей возвышалась небольшая башенка с резными деревянными перилами.
Конвоиры повели Захара через аул. Сначала на тропе было тихо, лишь ветер шелестел листьями. Но вдруг из за углов, из дворов, с криками высыпали мальчишки. Они окружили процессию, бежали рядышком вприпрыжку, с горящими от азарта глазами. Один за другим начали кидать в Захара камни и пригоршни сухой земли. Кто то выкрикнул пронзительно:
— Урус! Урус!
Остальные подхватили, повторяя словно закличку. Камни попадали в плечи, спину, один больно ударил в затылок. Захар невольно сжался, но шёл вперёд, не смея ускорить шаг или прикрыть голову — верёвки на запястьях напоминали о бессилии.
Вскоре к мальчишкам стали присоединяться взрослые. Сначала появились мужчины в длинных бешметах и высоких папахах — они останавливались, пристально разглядывали незнакомца, переговаривались приглушёнными голосами. Кто то хмурился, кто то равнодушно отворачивался, но никто не произнёс ни слова в его защиту.
Затем из за, домов вышли женщины в длинных платьях с узорными поясами. Они держались в стороне, прикрывая лица тонкими платками, но глаза их, полные любопытства и настороженности, не отрывались от пленника.
Конвоиры не останавливали мальчишек — лишь ускорили шаг, подталкивая Захара вперёд.
Наконец они миновали аул и направились к княжескому дому. У массивных деревянных ворот конвоиры остановились, громко выкрикнули ч | Наконец они миновали аул и направились к княжескому дому. У массивных деревянных ворот конвоиры остановились, громко выкрикнули что то в сторожевую будку. Заскрипели засовы, ворота медленно распахнулись.
Захара втолкнули внутрь. За стеной царила иная атмосфера: здесь всё было устроено с явной заботой о порядке. Мощёный двор, цветущие кустарники у стен, аккуратно сложенные дрова возле конюшен. В воздухе смешивались запахи конского пота, свежескошенной травы и дымящегося угля.
Один из конвоиров резко дёрнул верёвку:
— Шагай!
Захар двинулся вперёд, к главному входу дома, оставляя позади аул, толпу, град камней и едкое «урус».
Когда они подошли к княжескому дому, массивные деревянные двери распахнулись, и на пороге появился сам князь. Высокий, статный, с гордой осанкой и холодным взглядом. Бешмет из тёмно-синего сукна с серебряной вышивкой, на поясе — инкрустированный кинжал. На голове — аккуратная папаха.
Князь медленно спустился по каменным ступеням. Обошёл пленника кругом, внимательно осматривая. Взгляд задержался на потрёпанной одежде, ссадинах, связанных руках. Особенно — на окровавленной повязке на плече: рана, полученная в стычке, вновь открылась от долгой дороги. Кровь проступила сквозь грубую ткань, оставив тёмные разводы на рукаве.
— Ты — русский, да? — произнёс он ровным голосом. Говорил князь по-русски чисто, с едва уловимым акцентом, словно не раз имел дело с русскими и давно освоил их язык.
Захар усмехнулся — криво, с издёвкой. Внутри всё клокотало: усталость, голод, боль в простреленном плече… Но именно это, казалось, и подливало огня в его дерзкий ответ.
— А ты — князь, да? — парировал Захар, глядя прямо в глаза собеседнику. — Вижу, вижу. Только вот не пойму: ты меня встречать собираешься, как положено, с хлебом-солью, или просто вышел поглазеть от скуки?
Князь слегка приподнял бровь, но тут же скрыл удивление за маской безразличия.
— И что чужак забыл в наших землях? Без спросу пришёл, без приглашения. Думаешь, так можно?
Захар расхохотался — хрипло, без тени веселья. В смехе слышалась горечь, но и вызов.
— А я и не знал, что твоё приглашение нужно? А если бы ты даже и пригласил, я всё равно не расслышал твоё бормотание. Ну а раз я всё-таки здесь, может, тебе ещё поклон отвесить?
Он намеренно растягивал слова, играл интонацией — то снижал голос до шёпота, то резко повышал, будто бросал камни в спокойную воду. Каждое слово — как укол. Каждое — с насмешкой.
Князь шагнул ближе, в голосе зазвучала ядовитая желчь:
— Смело говоришь. Как пёс, что на волка лает, а сам дрожит. Думаешь, тут тебе будут рады?
Захар сплюнул под ноги, не отводя взгляда.
— Псы, это твои слуги — лают громко, кусают редко. А я не пёс. И не добыча твоя. Ты вон кинжал на поясе носишь, а смелости не прибавилось. Или боишься без стражников-то со мной справиться?
Во дворе повисла мёртвая тишина. Даже конвоиры невольно отступили на шаг. Где-то за стеной заржала лошадь, послышался отдалённый лай собак — звуки обычной жизни, контрастирующие с напряжённым молчанием.
Князь медленно обошёл пленника, словно оценивая его с новой стороны. Пальцы сжались на рукояти кинжала, но тут же разжались.
— Не пёс… — протянул он. — А кто же ты тогда?
— Человек, — ответил Захар, растягивая слова. — Казак, не добыча. Хозяин своей судьбы. А ты тут, смотрю, хозяин только этих стен да стражников-недоумков. Ну-ну.
Князь замер. На мгновение в глазах промелькнуло что-то неуловимое.
— Хозяин судьбы… — повторил он, словно взвешивая слова. — У нас говорят: чужак — как бродячий пёс. Пока бродит вдали — можно не замечать. Но переступил порог — либо подчинись, либо умри.
Он остановился перед Захаром, глядя прямо в глаза:
— Ты переступил порог. Что выбираешь?
Захар огляделся, будто оценивая обстановку, потом снова уставился на князя.
— Выбираю не подчиняться, — бросил он с ледяной усмешкой. — И не умирать по твоему слову. Ты тут хоть трижды князь, а я — казак. И пока сердце бьётся, буду говорить то, что думаю. А думаешь ты что-то иное — так это твои заботы, не мои. Может, тебе ещё песенку спеть для полного счастья? Так не выйдет — не обучен придворным забавам.
Его слова хлестнули, как кнут. Князь замер, его лицо оставалось спокойным, но глаза вспыхнули яростью.
— Ты слишком много болтаешь для пленника, — процедил он сквозь зубы.
— А ты слишком много болтаешь для князя, — ответил Захар с ледяной усмешкой. — Может, тебе стоит научиться молчать?
Не успел Захар закончить фразу, как резкий удар пришёлся точно под колено. Он рухнул на землю, едва успев выставить вперёд связанные руки.
Один из стражников, ощерившись, выхватил кинжал и занёс его над Захаром. Лезвие сверкнуло в закатных лучах.
— Стой! — рявкнул князь.
Но стражник уже дёрнул рукой — остриё полоснуло по шее Захара. Кровь хлынула ручьём, заливая ворот рубахи и капая на пыльную землю.
Захар попытался подняться, но ноги подкосились — перед глазами поплыли тёмные пятна, силы стремительно уходили вместе с кровью. Он упал на колени, затем тяжело опрокинулся на бок, с трудом переводя дыхание. | Князь, увидев кровь, побагровел от ярости.
— Ты что наделал, безмозглая скотина?! — рявкнул он, делая шаг вперёд.
Стражник, только что занёсший клинок, вздрогнул и отступил. Лицо его посерело. Он упал на одно колено, склонил голову и залопотал, едва справляясь с дрожью в голосе:
— Мой князь, прости… Я не хотел… Он дерзко говорил с тобой, оскорблял твоё имя… Я лишь хотел показать, что не позволю унижать нашего владыку… Это вышло нечаянно, клянусь!
Князь шагнул ближе, нависая над провинившимся. Голос его, низкий и жёсткий, разрезал воздух, словно клинок:
— «Не хотел»… «Нечаянно»… Ты воин или баба рыдающая? Я приказал привести его живым — живым, а не с перерезанным горлом! Ты хоть понимаешь, что едва не сорвал мои планы одним взмахом руки?
Стражник сглотнул, не поднимая глаз:
— Мой князь… Я виноват. Готов принять любое наказание. Только не гони меня — я служил тебе верно все эти годы…
— Верно? — Князь усмехнулся без тени тепла. — Верно — это когда ты исполняешь приказ, а не творишь самосуд. Ты думаешь, я не вижу, как ты зыркаешь на пленников, мечтая показать свою удаль? Так вот: удаль — это не нож в спину безоружного, а верность слову господина.
Затем князь резко выпрямился и громко крикнул:
— Лекаря сюда! Фатима! Зухра! Живо!
Через мгновение из дома выбежали трое: седобородый старик в длинном холщовом халате — лекарь — и две служанки.
— Фатима, Зухра, — обратился князь к служанкам, — принесите чистую воду, льняные полотна. Да поживее!
Служанки метнулись обратно в дом. Не прошло и минуты, как они появились снова — одна несла медный таз с водой, другая — свёрток из чистой ткани.
Едва они поставили всё на землю рядом с лекарем, из за их спин выступила девушка. Ей на вид было не больше семнадцати, но в каждом движении, в осанке, в манере держать голову читалась порода. Несмотря на простое платье из неяркой ткани, её сразу можно было отличить от служанок: тонкие запястья, изящные пальцы, благородные черты лица — всё выдавало знатное происхождение.
Она сделала шаг вперёд, затем замерла, будто не решаясь приблизиться. Князь, заметив её, слегка приподнял бровь:
— Ну что, Зарима? Опять подслушиваешь?
Девушка вспыхнула, но не отступила.
— Отец… Можно я помогу? Бабушка показывала мне, как надо лечить, но ведь мне надо учиться самой.
Князь задержал на ней взгляд, будто взвешивая слова, затем кивнул:
— Ладно. Помогай. Но всё — под присмотром лекаря.
Пока Зарима и лекарь готовили инструменты, стражник, отошедший к стене, всё ещё стоял, сгорбившись. Он знал: милость князя — вещь хрупкая. А гнев — беспощадный.
Лекарь уже промывал рану на шее Захара. Сначала аккуратно промокнул кровь, затем поднял глаза на князя:
— Нужно перевязать шею и плечо. Порез на шее глубокий — ещё немного, и… — лекарь оборвал фразу, но смысл был ясен без слов. — Если не обработать сейчас, начнётся заражение. А рана на плече тоже требует внимания: ткань вокруг покраснела, видно, что гноится.
Князь молча кивнул, сжав кулаки. Взгляд его метнулся к стражнику, всё ещё стоявшему у стены с поникшей головой. Но сейчас было не до расправ — жизнь пленника зависела от скорости и точности действий.
— Делай всё, что нужно, — приказал князь, понизив голос. — И чтобы ни на миг не оставлял его без присмотра. Если он умрёт — отвечать будешь головой.
Лекарь склонился над Захаром, осторожно приподнял его голову. Зарима, не дожидаясь указаний, уже размочила чистое полотно в воде и протянула старику. Тот принялся аккуратно смывать кровь, обнажая края раны. Захар глухо застонал, но не открыл глаз — сознание то возвращалось, то вновь ускользало.
— Фатима, — негромко позвал лекарь, — принеси мазь из зверобоя и иглу с шёлком. Нужно наложить швы. Зухра, держи жгут вот здесь, чуть выше раны — надо остановить кровотечение.
Служанка бросились выполнять указания и вскоре вернулась с глиняным горшочком и тонкой иглой, Зухра тем временем крепко прижала ткань к шее, сдерживая поток крови. Зарима стояла рядом, держа в руках смоченное в воде полотно, готовая в любой момент подать его лекарю.
— Держите его, — скомандовал старик. — Будет биться в судорогах, когда начнёт действовать настойка.
Он поднёс к губам Захара маленькую чашу с тёмной жидкостью. Тот попытался отвернуться, но лекарь твёрдо удержал его голову.
— Пей. Это снимет боль и поможет выдержать шов.
Захар с трудом сделал глоток. Горькая жидкость обожгла горло, но уже через несколько мгновений веки его отяжелели, дыхание стало ровнее. | Лекарь приступил к работе. Игла в его руках двигалась уверенно, стягивая края раны. Кровь понемногу переставала сочиться, а кожа вокруг порезка постепенно бледнела под действием мази. Зарима время от времени промокала выступающие капли, стараясь не дрожать руками.
Когда последний узел был затянут, лекарь осторожно наложил на рану чистую повязку, закрепив её шёлковой лентой. Затем перешёл к плечу: промыл гной, смазал воспалённые края той же мазью и наложил компресс.
— Теперь — покой, — произнёс он. — Если за ночь не поднимется жар, есть шанс, что выживет. Но кормить его пока нельзя — только вода, понемногу. И следить, чтобы не сорвал повязки.
После того как лекарь завершил обработку ран, Захар ненадолго пришёл в себя — глаза приоткрылись, взгляд скользнул по лицам окружающих, но сил на слова или движения уже не осталось. Он снова погрузился в тяжёлую полудрёму, где боль и сознание смешивались в неясный туман.
Князь молча наблюдал за этой картиной. Наконец, когда лекарь аккуратно закрепил последнюю повязку, князь коротко спросил:
— Выживет?
Лекарь на мгновение задумался, затем осторожно ответил:
— Всё зависит от его собственной силы и от того, как рана будет себя вести. Если начнётся нагноение, придётся вскрывать. Но пока… Пока есть надежда.
Князь кивнул, его взгляд стал ледяным. Затем он повернулся к стражникам.
— Поместите его в подвал, — приказал он.
Один из стражников, высокий и крепкий мужчина с угрюмым лицом, шагнул вперёд.
— В подвале лишь одна камера свободна, мой князь. В остальных…
— Мне известно, что в остальных, — холодно перебил князь. — В свободной камере сидит пшылэ (раб). Поместите туда русского. Пусть пшылэ присмотрит за ним — чтобы не умер. Если он потеряет его…
Князь не стал заканчивать фразу, но его слова прозвучали как приговор. Стражник побледнел, но не осмелился возразить. Он знал, что князь не терпит неповиновения.
— Как прикажете, мой князь, — наконец произнёс он, склонив голову.
Он кивнул двоим, и они осторожно подняли Захара. Тот застонал, его глаза на мгновение открылись, но тут же закрылись снова. Стражники понесли его к тёмному проёму, из которого тянуло сыростью и холодом.
Князь проводил их взглядом, затем обернулся к лекарю.
— Ты тоже спустишься, — сказал он. — Оставишь там всё необходимое: воду, мазь, чистые полотна. И чтобы каждый день докладывал мне лично о его состоянии. Если хоть что-то пойдёт не так…
Он не стал заканчивать фразу, но в его глазах мелькнула тень угрозы. Лекарь молча поклонился, понимая, что спорить бесполезно. |
К списку тем
|
