Форумы-->Творчество-->
| Автор | Роман. Итог. |
|---|
ОТ автора.
Я понимаю, что уже жутко достал всех с своими переделками и переправками... Это итоговая версия моего "романа". Прошу прочесть и высказать свое мнение. Желаю, чтобы вам понравилось. В общем, с открытием темы - меня. | Глава 1
Он, Она и между…
В нашей жизни наступают иногда моменты, когда мы вынуждены возвращаться туда, откуда бежали, просить помощи у того, кому поклялись отомстить, находиться с тем, кого презирали.
Из всех гиблых, ненавистных ей мест это было самым угнетающим и неприятным, сравнимым лишь с мыльной жижей, в которую случайно попала рука, или слизью, что мерзко обволакивает пальцы, и единственным желанием становится избавиться от нее как можно скорее. Непонятное, склизкое, противное, вызывающее смежные чувства место. Тебе и мерзко, и злобно, и тошнотворно, и все это резко окутывает тебя, как в кокон. Кажется, что это паутина, а воспоминания - паук, и ты - несчастная букашка в его лапах - дергаешься, дребезжишь в попытках вырваться, но тем самым еще больше запутываешься в этой полупрозрачной, но крепкой нити, нити прошлого. Так и этот пустырь, пропитанный одиночеством, нагонял именно такие чувства. Холодный, как мертвец, он встречал каждого сухим, ледяным и враждебно сильным порывом ветра, будто говоря: «Здесь вам не рады! Убирайтесь! Вон!». Здесь только ветер имеет права рвать. Он – руки, он - голос этого пустыря, созданный рвать и реветь, рвать и реветь, завывая свою печальную песню. А солнце здесь, как нерадивая мать, что подбросила свое дитя к чужим воротам и лишь изредка, проходя мимо, заглядывает украдкой через забор. И даже этот мимолетный взор всегда печален и тосклив.
Этот пустырь бесплоден. Он, как женщина, что перед сложными родами отказалась рожать, и ее дитя вырвали жестокими и грубыми руками, кесаревым сечением, и с годами эта женщина осталась одна, бесплодная, проклинающая себя, с застывшей скорбью в глазах. Да, это именно одинокая, жестокая женщина, что стала уродливой от собственной печали, пожирающей ее изнутри. Именно так знает она этот пустырь. Впрочем, так его знает только она.
Бесплодная, проклятая ею степь с вечно желтой травой… Именно там находится серый ветхий дом, брошенный на вершине небольшого холма, обреченный на терзания ветра. Каждый случайный прохожий задавался одним и тем же вопросом: «Лачуга… Кто осмелился ее построить на такой бесплодной земле? Сумасшедший или смельчак, бросивший вызов природе? А может, этот дом свидетельствует о жизни, которая некогда была здесь?! И он единственное, что осталось от былой красоты и величия?» Размышлять по этому поводу можно неисчисляемое множество лет... | Ненавидят не место, а воспоминания, связанные с ним. Но возможно ли из-за одного события возненавидеть так, что тебя автоматически начинает трясти только от упоминания о нем? Может ли это место вызывать такой спектр чувств, даже спустя столько лет? Время притупляет, оно заставляет забыть ту боль, то разочарование, и именно поэтому кажется, что оно способно затянуть все старые раны. Вот только никакое время, никакое расстояние и никакие светлые воспоминания не в состоянии притупить ее боль, и даже спустя не один десяток лет она все помнит, чувствует все острее. И чтобы хоть как-то смягчить ноющую душу, она постаралась обмануть себя. Дала себе обет не приближаться сюда ни на метр, даже ценой собственной жизни. Но эта уловка не сработала. Последнее время радость доставляло только одно: она знала, что так больно было не только ей. Хозяин этого убогого дома страдал так же, а возможно, даже больше.
Самое страшное наказание - одиночество. И она устроила это наказание максимально мучительным, заточив его не только в одиночество, но и в то место, где все произошло. Это было жестоко, как гниль, что поедает изнутри, распространяясь по всему телу, как коррозия, что расщепляет металл. Со временем можно смириться с такой участью, но привыкнуть к этому чувству невозможно. Человек обречен на самобичевание, и многие бы уже давным-давно свихнулись наедине с самим с собой. Такое одиночество может породить множество последствий. Страх и тьма стремятся поглотить полностью, сожрать бесследно. Чревато и страшно быть обреченным на одиночество. Безумие, страх, боль, отчаяние - от этой лачуги могло веять чем угодно, только от нее веяло злобой. Она росла с необычайной силой, становясь материальной, и казалось, вот-вот и это чувство превратится в камень, уродливый, черный камень… Это ощущал каждый, кто по нелепой случайности или из-за крайнего любопытства приближался к дому. Злость хозяина должна была уже давно разорвать дом изнутри, но она постаралась, чтобы этот ветхий и дряхлый дом стал крепостью, тюрьмой.
Ей доставляло великое наслаждение наблюдать, как самоуничтожается он. Она представляла себя подкожным опарышем, медленно поедающим его прогнившую и разлагающуюся душу. Конечно, она понимала, что хозяин не умирает так, как хотела она, более того ей не нравилось, что он становился сильнее и сильнее. Но она неохотно признавала и то, что ее возбуждает наблюдать за всем, что даже не шло по ее сценарию. Это было уродливое чувство, смешанное с болью, вызывающее и уродливое наслаждение, что, как мазь, протекало по рваным ранам ее измученного сердца. | Хозяина же дома держало в этой жизни одно: цель - именно она помогала не сгинуть в пучине тьмы. В его же случае цель переплелась с низменными чувствами в настолько крепкую бечеву, что было поздно что-то исправить. Она стала смыслом существования и уже давно, еще до заточения сюда. И какие-то части его сознания были даже благодарны, что он оказался тут. Его стремления окрепли, цели сформировались. О чем больше можно мечтать? Только о достижении их. Тем более это заточение было как игра, как слияние их в грязную и низменную связь, что извращенно доставляло наслаждение обоим. А что может быть бесценней этой незримой связи между ним и ей? Тем более он знал, что настанет момент, когда она сама откроет эти врата, и ему оставалось только ждать, а ждать он умел, как никто иной.
Еще его дико забавляли редкие герои и смельчаки, что тайными тропами пробирались до «зловещего места». Обычно они крутились вокруг него, но бывало, что особо смелые подбирались прямо к дверям. Каких только легенд он не слышал! Они и являлись его развлечением. Правда никто так и не осмелился отворить дверь… Впрочем, он был уверен, что ее прихвостни не допустили бы подобного и всегда невидимым взором наблюдали за ним. Он даже чувствовал этот непрерывный, невидимый взор. А быть может, на почве одиночества у него просто появилась мания преследования, хотя нет. Он точно знал: она никогда его не бросит. И за всеми ее слугами всегда стоит она, она стоит всегда за всем. Иногда он тешил себя, представляя, как ее огромное лицо буквально висит над этим старым домом, а в особо приятные моменты он представлял, как открывается дверь и входит она. И что-то внутри него шептало, что скоро, совсем скоро именно так и будет. И это была не надежда, не жалкое желание и не мольба, а что-то грубое и твердое, как решение, как уверенность. «Так и будет!» - говорил он иногда вслух, покачивая своей головой. «Так и будет!» - повторял он.
По прошествии какого-то времени, он незаметно для себя стал говорить вслух. В какой именно день появилась эта привычка, он даже не заметил, она вошла естественно и незаметно. «Еще бы! Кто ж меня поправит?» - и он осматривался несколько возмущенно вокруг и добавлял: «Никто…» - покачивал головой, продолжая думать про себя. «Надо бы избавляться от этой дурной привычки, - приходя к заключению, медленно проговаривал он, - мало ли какие мысли я могу озвучить, ведь некоторые не должен знать никто», - последние пары слов он повторил, подводя свой указательный палец правой руки к виску и медленно опуская его, как бы поглаживая себя. Его дамские, аристократически-бледные пальчики больше были похожи на стальные клинки. Суставы хрустели постоянно, стоило только немного пошевельнуть пальцем. «Это от безделья», - замечая свой недуг, внезапно отвечал он, хотя он никогда не бездельничал. Он рылся в своей библиотеке днями на пролет, копался в архивах и исторических документах. «Все-таки она меня любит или настолько глупа, что оставила мне это все! Как жаль, что ни то и ни то не может быть возможным, это больше жалость. Да, именно так. Даже оставляя меня здесь гнить, она испытывала жалость…» - он откидывался в своем кресле при этих словах и долго смотрел в потолок, думая о чем-то прошлом. «Поразительно, даже так ненавидя друг друга, она испытывает ко мне жалость», - и на его лице рождалась злобная, уродливая улыбка во весь рот, оголявшая его большие ровные белоснежные зубы, похожие в этот момент на акульи, что замерли в ожидании свежей плоти. Так он и сидел вечерами в своей тюрьме, а бесплодная степь Хаарна Даашивас, что с древнего языка означало «Король Ветров», жила своей собственной жизнью. | | [Сообщение удалено смотрителем jura-khan // По просьбе автора] | | [Сообщение удалено смотрителем jura-khan // По просьбе автора] | | [Сообщение удалено смотрителем jura-khan // По просьбе автора] | Всегда, как бы ни хотелось, тебе приходиться нарушать собственные запреты, приходиться переступать через себя, обстоятельства заставляют нарушать клятвы. Особенно клятвы - это самое зыбкое и глупое в нашей жизни, как и самое ненадежное. Конечно, всегда есть свои обстоятельства, но это не оправдание.
В один из множества однообразных дней, когда ветер гонял траву желтыми волнами по всей степи и врезался в стены злосчастной лачуги, из пустоты возникли две фигуры. Это произошло так резко, что, показалось, сам ветер вздрогнул от неожиданности. В них ощущалось отсутствие страха. Даже злоба, веющая от дома, начала брыкаться от такой уверенности, словно щупальца осьминога при виде опасности, дребезжать гневно и злобно, предупреждать, словно трясётся трещотка у гремучей змеи. Это была не случайность, они попали не по ошибке, а шли целенаправленно. Этот вывод напрашивался сам по себе.
Впервые почувствовав уверенность в чужаках, притих и ветер. Его песенный вой прекратился и стал отдаленным, а удары сделались практически не ощутимыми. Он, словно кот, наблюдал за чужеземцами с особым любопытством, едва покачивая хвостом, от некоего возбуждения и интереса. Фигуры были примерно одного роста. У той, что появилась первой, была идеальная осанка, придающая ей благородный вид, вторая же оказалась сутулой, лживо уменьшенной в росте. Облачены они были во все черное, лицо каждой скрывал капюшон, несмотря на это, можно было догадаться, что обе фигуры - женщины. | Они явно не желали, чтоб об их присутствии кто-то догадался, либо узрел их в таком месте. Та, что появилась первой, долго озиралась по сторонам, надеясь не встретить взглядов чужаков - в противном случае она была готова вступить в бой. Но кроме ветра это место давно никто не посещал. Когда же она окончательно убедилась в этом, то ниже опустила капюшон и, не дожидаясь второй, направилась вперед в сторону лачуги.
- Элла! - раздался за спиной голос, прорвавший полувековую тишину, к которой так привыкло данное окружение. Однако женщина даже не обернулась, все так же ступая вперед.
- Элла, подожди! – повторился вновь голос с ядовитой хрипотой, и вторая уверенно пошла вслед за Эллой, не теряя ни малейшего времени на осмотр территории. - Элла, ты уверена, что он все еще здесь?! - шипела вслед вторая, пытаясь догнать первую. Но та была непоколебима и упрямо шла вперед. - Говорят, он давно уже тронулся умом! Элла! - Элла не откликалась. Вторая побежала за ней, догнав, схватила за руку, дернула на себя. - Ты делаешь ошибку! – Элла молча попыталась выхватить руку, но та вцепилась так сильно, что длинные ногти вонзились в плоть.
- Ирга… - прозвучало так слабо, что та еле услышала. - Ирга, отпусти, я все решила, – хватка Ирги ослабла, и Элла резко отдернула руку. На нежной коже остались следы ногтей, но обращать на это внимания она не стала. Элла попыталась воспользоваться секундной слабостью, чтобы быстрее проникнуть в лачугу без объяснений и уговоров. Ведь она точно знала, что только так Ирга последует за ней. Говорить сейчас было бессмысленно, тем более у Ирги уже не раз находились доводы для отступления назад. Только теперь отступление означало смерть.
- Элла! - знакомый с детства голос... Она чувствовала возмущение и привычное переживание Ирги. Несмотря на то, что Элла почти дошла до лачуги, она понимала - молчать больше нельзя. Если еще пытаться молчать, Ирга может воспользоваться силой. Элла остановилась и резко повернулась лицом к сестре. Ее капюшон слетел, обнажив бледное измученное лицо, только взгляд был невозмутим и переполнен решимостью. Несмотря на свое состояние, Элла была прекрасна: ее распущенные вьющиеся волосы цвета бордо развевались на ветру, мягкие и приятные черты лица завораживали, тонкая шея, плавный подбородок, выточенные губы на бледной коже, слегка вздернутый, аккуратный носик и большие карие глаза. Хрупкая мученица с огромными глазами. Если бы Ирга ее не знала, она бы приравняла это нежное создание к лику святых или к божественному творению. Потоки ветра так беспардонно распахнули подол плаща, что обнажили блестящие стальные доспехи и концы ножен, в коих хранились «знаменитые» мечи. Именно это заставило Иргу вернуться в реальность и вспомнить, кто стоит перед ней… Она была готова вновь начать отговаривать сестру от глупой задумки, но Элла опередила ее. | - Ты лучше меня знаешь то, что он тут. Я понимаю, понимаю… - покачивая головой и погружаясь в прошлое, произнесла она. Элла не любила разговаривать в пустую, а для нее пустыми были все разговоры, за исключением некоторых случаев, и это был именно тот случай. Она, возможно, единственная, кто знала так его и ее и то, что творилась между ними, и почему Ирга так не желает ступать по этой земле. – И ты пойми, постарайся осознать, что если мы не войдем туда, то все… - Элла подняла свой взор к серому небу, пытаясь разглядеть солнце под затянутыми тучами, а Ирга увидела вены на шее своей сестры. Синие вены на неестественно бледной коже. От такого вида Ирга сжала свои кулаки так крепко, что чуть не сломала собственные пальцы.
- Он давно тут. Мне доложили, – совершенно мертво, без малейших эмоций произнесла Ирга, осматривая степь.
- Еще бы, – улыбнувшись, ответила Элла, - ты же сама его столько лет сюда загоняла и потом держала взаперти, где ему еще быть?
Игра строго посмотрела на свою сестру, как будто говоря: «Что это за легкомысленность? Или ты забыла?» - несмотря на то, что ее лицо до сих пор прятал капюшон, Элла поняла осуждение сестры и замолчала.
- Ты думаешь, я не понимаю, какого тебе? – наступила тишина, непривычная и неудобная даже для этого места. Элла попыталась заглянуть в капюшон. Тщетно. Лицо было скрыто. Она знала, эти слова заставляют Иргу вернуться назад в прошлое. Она так же знала, что сестра пытается уже давно избавиться от этих воспоминаний и ненавидит в них погружаться. - Я знаю, что для тебя лучше умереть, чем зайти в дом, поэтому это делаю я… - добавила Элла. Наступила долгая тишина.
- Когда-то я любила этот дом, – Ирга осмотрела старый, полуразвалившийся, местами сгнивший, поросший мхом дом. Его внешний вид отображал состояние ее воспоминаний. Она стояла перед нечто большим, чем просто дом. Она стояла перед своим прошлым. Казалось, она видела саму себя и с каждой секундой слабела, будто опять становясь той. Ей пришлось резко отбросить эти мысли, стряхнуть это состояние, словно она пытается надеть уже чужую и маленькую рубашку.
- Время нещадно рушит все, что было нам дорого, – вслух произнесла она то, к чему мысленно пришла.
– Знаю, – тихо прошептала Элла, что сестра даже не услышала. Ирга сделала пару шагов вперед, ветер сорвал с ее головы капюшон. Сестры были во многом схожи, только волосы у Ирги были черные, зато такие же вьющиеся. Неестественно бледная кожа, а глаза полностью черные, как ночь. Без белка. Черты лица были резкими, острыми, грубыми, и, казалось, можно порезаться об их края, едва коснувшись. Ее взгляд всегда холодный и бесстрашный. Поговаривали, что он нагонял страх на слабых духом людей. Это была сильная женщина. Тонкая полоска шрама разделяла правую щеку пополам. Он нисколько ее не уродовал, лишь придавал строгости. Наверное, только Элла знала, что у этой сильной женщины есть слабое место, и сейчас она очень слаба. Она знала, что такой Игру сделало прошлое. Когда-то она была беспечнее, а ее смех разносился по этому дому громче всех. Она была счастлива. Вспоминая это, Элла улыбнулась. | - Когда-то мы все были другими, – привычно строго произнесла Ирга, прочитав мысли Эллы. И прошлое неожиданно резко ворвалось само, без всякого приглашения и желания. Она увидела себя сияющую от счастья, бегающую босиком по бескрайне-зеленому полю, насыщенному полевыми цветами, в каком-то нелепом и необычайно простом платье и, казалось, она даже отчетливо услышала смех, что беспрестанно разносился по этой бескрайней долине. А теперь…
- Иногда я скучаю по тебе, – тихо произнесла Элла, с не скрытым удовольствием вспоминая прошлое.
- Каждый раз, когда я бываю здесь, я скучаю по себе, но, смотря на этот дом, понимаю, что ничего не вернуть назад.
Они еще стояли, смотря куда-то, и ветер развивал их витый волос, как расчесывает своих дочерей отец, что не видел их долгое время. Это была приятная тишина, умиротворяющая.
- Я захожу, – спокойно сказала Элла, и Ирга молча качнула головой, то ли не слыша ее, то ли просто соглашаясь с ее решением, все так же смотря вдаль.
«Интересно, о чем она сейчас думает, - приближаясь к дверям думала Элла, - я думала, что без боя не обойтись, а тут так просто… Наверное, мне не понять ее никогда… Да. Пусть все говорят, все, что мы похожи во всем, но это не так. Я бы убила его сразу же, без колебаний и раздумий, и мне сразу бы стало легче. Но она дала ему жить, соглашаясь нести эту боль…» Элла уже стояла в проеме, когда решила вновь взглянуть на сестру. Глаза Ирги были полны решимости и отрешенности, и некое безразличие мерцало в ее взгляде, словно говоря всему миру: «Я выше этого, я выше всех вас, и я не боюсь и никогда не дрогну», - но в то же время он был где-то далеко от этого места, где-то далеко от него была вся она, и ей уже было неважно. Вероятно, она сейчас думала о чем-то.
«Как она прекрасна и величественна сейчас», - подумала Элла и исчезла в дверном проеме.
Игра вернулась из прошлого в реальность, и ей меньше всего хотелось сейчас быть поглощенной домом. Ведь именно там ее ждало прошлое, то, что приносило боль. Она его не боялась, нет, и к боли привыкла, ей просто не хотелось будоражить старые заросшие раны. Она точно знала: швы, что тщательно накладывала она столько лет, лопнут, порвутся, как только она шагнет туда. И она мысленно готовила себя к этому. Было в этом ожидании еще нечто. Нечто, что крылось где-то в глубине души, как уголек, тлеющий в самых недрах. Чувство, когда ты не видел своего горячо любимого человека и теперь стоишь перед дверью, зная, что он стоит за ней, и не решаешься отворить ее. Конечно, не в чистой своей ипостаси, а более изуродованное, более извращенное, но все же тешущее ее душу и даже доставляющее ей возбуждение. Все внутри у нее сжалось. Она сделала глубокий вдох, расправляя свою грудь и плечи; подняв голову выше, встряхнув волосы, словно прихорашиваясь перед встречей, сделала шаг вперед. По телу пробежала приятная, волнующая дрожь. «Интересно, как его лицо? Такое же остро-смазливое, обжигающе резкое или все обрюзгло, покрылось морщинами? Хотя морщины были бы ему к лицу, ему пошла бы даже седина, она бы сделала его мужественней. Зато я помню, как его слегка смуглая кожа сочеталась с его темными, таинственными глазами, делая его более жгучим. Как же он был красив. Несмотря на свою скользкость и природную жестокость, он был прекрасен, даже, наверное, своей мрачностью, он был прекрасен вдвое больше. Интересно, каким будет его выражение лица, когда он увидит меня? Удивится, испугается, обрадуется, устрашится? Хотя, я знаю, он всегда носит маску невозмутимости и сделает вид, что ему все равно». Поразительно, но она думала именно об этом, не о мести, не о боли, а том, есть ли у него морщины, так же он статен и грациозен, как тогда, или поправился и ссутулился, все такой же сдержанно-холодный или же стал нервным и резким, и с каждым шагом ее желание увидеть его разгоралось все больше и больше. | Ирга и Элла Хальт . Эти две сестры вышли будто бы из пустоты. Их детство и юность до сих пор покрыты вуалью неизвестности. Доподлинно известно лишь одно - они сироты. Получилось так, что время разделило их. Достигнув совершеннолетия, сестры разошлись. Элла стала эльвиром. После долгого обучения и пути эльвира Элла стала лучшей в своем потоке, она входила в первую десятку сверстников. Огромные планы руководства пали на ее плечи, равно как и огромные надежды. Там же Элла получила прозвище Тени из-за способа ведения боя. С выпуском Элла вошла в состав элитных бойцов, где числилась долгое время. Ирга по духу оказалась ведьмой. Ее путь становления ничем не выдавался: она была не лучшей, но и не худшей. Хизариус ведьм принял Иргу враждебно. Ведьмы и колдуны чтят родовой строй и ведут родословные от самых истоков. Чем богаче родословная, тем знатнее и влиятельнее род. Ирга была без рода, сирота. Но все резко изменилось. Главенство в хизариусе ведьм принадлежит самой сильной. Если в ее силе кто-то сомневается, то любая ведьма имеет право кинуть вызов. Воспользовавшись своим правом, незаметная ни для кого Ирга неожиданно бросила перчатку главе. Такая дуэль всегда несет смертельный исход. Ирга на глазах всего хизариуса убила бывшую главу. С момента существования пост главы всегда принадлежал одному и тому же семейству. И тут какая-то дрянь без рода посягнула на святыню! Неожиданно Ирга из никого стала всем. Резко всем стала интересна ее родословная, резко стал интересен ее внутренний мир, и множество попыталось хоть немного узнать о ней, но ее мраморное выражение навсегда запечатало эти тайны. Главенствующее семейство и приближенная элита ведьм встали против такого исхода событий и приказали убить Иргу. Та подалась в бега. Гонениями за пределами хизариуса занимаются эльвиры: они ловят и судят по своим законам. Велением судьбы поймать бунтарку должна была Элла и не только поймать, но и покарать… Но Элла даже не пыталась навредить сестре, она ринулась на ее поиски для единственной цели: найти и защитить. Они начали скрываться вместе.
Тем временем в хизариусе Ведьм началась гражданская война. Низы были возмущены нарушением неписаных законов и наглостью элиты. Слухи дошли и до Ирги. Вместе с сестрой она вернулась в хизариус и возглавила повстанцев. Естественно, эта перепалка осталась без исторического обрамления. Война была так жестока и кровопролитна, что до сих пор хизариус погружен в траур. Они выиграли, вместе с низами передавив элиту. Ирга возглавила хизариус. Только какой ценой? | По неофициальным подсчетам, после многочисленных боев, численность третьего хизариуса сократилась на сорок процентов! К несчастью, для них это было только начало. Слух о гражданской войне в Третьем хизариусе дошел и до Первого, а там и до Второго, ближайших соседей. Чернокнижники и Тьма обрушились на стены Ведьм. Слава о кровавых сестрах разлетелась по всему свету после того, как они выстояли. Кровью и потом, потеряв более восьмидесяти процентов собственного населения, перенеся немало трудностей и битв, они выжили. На лице Ирги война оставила вечный след. С тех пор прошло немного времени, но все быстро забывается, и лишь шрам на лице Ирги, как монумент ее победы, доказывал всем о ее непобедимости. И несмотря на то, что ведьм остались единицы, ни один из хизариусов не желает даже думать об их уничтожении. Как сказала Ирга: «В отличие от всех, я могу точно утверждать, что остались лучшие. Пусть нас мало, зато я уверена в каждом из них». Ирга стала живым идолом, живым божеством своего народа, ее образ стал сродни справедливости, равенству, силе. И Ирга полностью соответствовала статусу, что возложил на нее народ. Ее образ навсегда запечатывал личные страдания и терзания: она всегда должна быть мраморной, как статуя, как монумент. И даже тайна ее прошлого была ей на руку - это придавало еще большей мистичности и божественности. Во всем ее хизариусе то тут, то там мелькало ее имя, оно стало нарицательным и его с гордостью произносили. Жить, как Ирга, делать, как Ирга, – то есть справедливо, как призывает честь. Она не могла быть женщиной для всех. Зато она могла быть ей при своей сестре, при сестре она словно выходила из своей «железной обивки».
А сейчас, кем она была сейчас? Войдя в это прошлое, в этот дом, в глазах его хозяина она станет женщиной с изувеченной душой. И он воспользуется этим. Возможно, он был единственным, кто видел в ней хрупкое и израненное, усталое создание. И уж точно был единственный, кто имел дерзость и наглость желать ее. Желать ее так, как только он мог - грязно, по-звериному. Только он мог раздевать ее взглядом, даже не скрывая этого и наслаждаясь этим. И он знал это. Порой Игре казалось, что он до сих пор смотрит на нее свысока. Для него даже не было важным, что Ирга показала преданность традициям, проявила себя великим политиком и справедливым правителем, а ее личность стала культовой у низших слоев Третьего хизариуса. Ее называли живой легендой. Несомненно, самым большим достижением Ирги останется сохранение хизариуса. Все эти ее достижения он ставил в ноль, и она это знала.
В тот момент, когда Элла сообщила, что собирается пойти в Хаарна Даашивас, она восприняла это как нелепую шутку. Ирга знала ее достаточно хорошо и думала, что у нее не хватит смелости снова вернуться туда, но она ошиблась. Последнее время они часто ссорились, и это начинало действовать на нервы. И входя внутрь, Ирга мысленно благодарила кого-то, что это все закончилось, и они тут.
Элла стояла неподвижно, словно боясь пошевелиться и своим случайным движением уничтожить хрупкий и зыбкий мир. Ирга сделала несколько широких и волевых шагов, прежде чем остановиться. Она даже не поняла, даже не успела понять, почему стоит Элла, как слезы сами навернулись на глаза. Пахло терпким кофе, именно так, как пахло всегда. Ирга, смахнув наплывшие слезы, бросила растерянный взгляд вперед. На маленьком книжном столике покорно стояла чашка кофе, слабый дымок игриво поднимался вверх. Она кинула взгляд вправо: на подоконнике у окна – открытая книга. Это был Мадриан Тич, необычайно популярный автор тех лет. | Она даже слегка привстала на цыпочки, пытаясь с расстояния увидеть номер страницы. 145-ая. Резко повернулась влево – пыльные книжные полки, третья полка, второй ряд, четвертое место книги, которая лежит на подоконнике, в центре трещит камин, и устремленные к нему стоят два кресла: правое пустое, потому что оно ее, и она бы встала, подошла бы к книге, чтобы прочитать какую-то глупую цитату вслух, а левая… интересно, он все еще сидит там, или оно пустое? Все ровно так, как это было в ту минуту двадцать лет назад.
- За окном шел дождь, - прошептала Элла. Ирга даже не обратила внимания на Эллу, лишь качнула головой, подумав про себя: «Да, в тот вечер шел дождь. Он барабанил сухую землю, предвещая беду». Ей даже показалось, что она слышит этот шум.
- Какой падонок, - качая головой, произнесла Элла, смотря на Иргу. И Элла видела, как сестра меняется на глазах, как она становится слабее, растерянней и боится испытать все то, что испытала тогда. - Какой падонок! - повторила вновь она. Но его не было в том кресле, его не было в комнате. С левой стороны находились лишь две двери. Одна – бывшая комната Эллы.
«Интересно, - думала про себя Элла, - она сохранила былой облик? Или это просто сцена с отлично подобранными декорациями, что столько ждала нашего появления, а там, в моей комнате, хлам, прогнившие доски и дырявая крыша? Сколько же он сил потратил, чтобы воспроизвести все до мельчайших деталей? Я помню, когда мы его загнали сюда обратно, половины крыши уже не было, да и пол давно прогнил, а местами и вовсе провалился. А сейчас все так, как будто бы ничего и не произошло…»
Сам же хозяин дома находился во второй комнате, в своем личном кабинете. Он чувствовал, что они внутри, и он ждал, как драматург ждет аплодисментов, стоя за сценой, как хищник таится в зарослях, ожидая, когда лань напьется у водопоя, и упивался, пусть и не видя и не слыша их, но наслаждался этим моментом, зная, что он никогда не повторится. Как истинный гурман наслаждается последним глотком вина, зная, что это последний бокал, зная, что больше такого вина не будет, и растягивая это удовольствие в ожидании, когда вино пройдет по всем частям его тела, заденет каждую клетку в организме и он напьется им до тошноты, так и Башет испытывал подобное чувство, стоя за дверью.
«…Изящная иллюзия, - подумала Элла, - снаружи кажется, что эта лачуга вряд ли может вместить в себя хотя бы одного постояльца».
- Чернокнижие, – немного погодя, произнесла Ирга. – Да, он стал сильнее. Интересно, где же сам хозяин? –произнесла Ирга так, чтобы это услышали все. Они знали, что он за одной из дверей, и ждали, когда выйдет. А где-то в голове Ирги мелькали мысли: еще можно уйти, еще есть время. Но она стояла не шевелясь, словно чувствуя: один шаг назад, и это все рухнет. Она знала, что это все сделано для нее, специально. В комнате царило молчание.
- Я не желаю больше находиться здесь, - неожиданно резко, злобно, командуя, произнесла Ирга, и Элла услышала в этих словах настоящую, подлинную Иргу. Она словно переборола саму себя вновь. – Что ты стоишь? Разве не слышала, что я тебе сказала? | Я довольно долго терпела твою выходку и довольно долго участвовала в этом спектакле, поэтому будь так любезна, не заставляй меня применять силу! – Ирга была порывиста, резка. Она с силой топнула ногой и демонстративно развернулась в ожидании исполнения собственного приказа. Но Элла даже не шелохнулась. И, стоя к сестре спиной, свойственно себе ответила:
- Тогда и мне не стоит напоминать вам, по какой причине мы находимся здесь.
- Что? – взорвалась Ирга, резко повернувшись и отдернув Эллу к себе. Элла бесстрашно, спокойно смотрела на разъяренную сестру. Она была единственной, кто не боялся Иргу, даже бешеной. Более того, никто и никогда не видел Эллу вне себя, вне спокойствия. Смотря на разгневанную сестру, она молча подняла волосы вверх, предварительно собрав их в хвост. Синие вены на бледной шее выглядели ужасно, особенно на Элле. Ирга также же резко успокоилась.
- Мы найдем другие способы, – подавленно, как обиженный ребенок, произнесла Ирга. – На нем одном свет не сошелся клином.
- Не обманывай себя.
Ирга была очень темпераментным и резким человеком. Она по своей природе не умела сдерживать эмоции. Ей всегда стоило огромных усилий вести себя умеренно и спокойно на публике. Но несмотря на свою вспыльчивость, она всегда умела принимать взвешенные и мудрые решения. Только это место умело выводить ее настолько быстро, что она могла принимать любые решения сердца, заглушавшие мольбы разума.
- Ты знаешь, отчего я так его ненавижу! Я даже тебе больше скажу: будь моя воля, я испепелила бы его!
- Но не испепелила же, ведь так?
Ирга захлебывалась собственной злостью. Она буквально надувалась своим гневом, но ничего не могла противопоставить словам Эллы.
- Да, это слабость. Сядь, не стоит тратить свои силы на крик, иначе их не останется на что-нибудь другое, - спокойно добавила Элла.
Ирга вся тряслась. Она словно первый раз в жизни потеряла контроль над сестрой, и теперь та указывает ей и командует ею. Еще мгновение и Ирга готова была бы метнуть в нее молнию или шторм камней, выплеснув все на нее, но вдруг одна из дверей заскрипела, и в комнату вошел он…
Высокий, мраморно-бледный, ледяной Башет предстал во всей своей красе. Он словно все это время прихорашивался и был сейчас безупречен. Тугой, абсолютно новый костюм, стройнил его. На нем были и белые перчатки, и темные, начищенные до блеска туфли. Его мраморное лицо не меняло своего выражения, выражения безразличия к происходящему. Он даже слегка брезгливо и высокомерно посматривал на дам. | - Чудесный день, не правда ли? Я только сегодня закончил свою исследовательскую работу по ядам, которая отняла у меня целых три года. Но чудесным его делает то, что вы по-прежнему не ладите между собой. – Он говорил так, словно видел их буквально вчера и между ними ничего не происходило. – Что ж вы замолчали? Прошу, продолжайте. Я довольно давно не слышал чужих голосов, пусть это будут хоть ваши. В моем случае капризничать грех. Да и что вы там стоите? Проходите. Что ж вы как чужие, ведь дома все-таки. - По лицу Башета расплывалась лицемерная улыбка. Он упивался каждым произнесенным словом. Башет медленно подошел к подоконнику, бросил взгляд на открытую книгу. – Мы все рано или поздно возвращаемся туда, откуда так долго бежали... - процитировал он, потом, сделав пару шагов к камину, сел в свое кресло.
Элла молчала, не решаясь что-то сказать да и не зная, что надо говорить. Ирга молчала тоже. Камин трещал, переполняя комнату своим умиротворяющим треском.
- Я каждый вечер сажусь в свое кресло и смотрю на огонь, постоянно думая о чем-то, часто анализируя и вспоминая прошлое. Мне есть, о чем жалеть, и есть, что вспомнить, но, наверное, я ничего не желаю менять.
Снова настала тишина. Элле было неловко. Она никогда не любила их разговоры: она чувствовала себя очень глупой, потому что никогда не понимала, о чем говорят они, но знала всегда одно: даже сейчас в полной и абсолютной тишине они ведут свой диалог. Вслух они говорили очень мало и всегда недосказано, при этом понимая друг друга абсолютно.
- Знаешь, а мне жаль тебя, - как-то через силу, но необыкновенно искренно и мягко произнесла Ирга.
«Отчего же?» - жестом поднятой руки спросил он.
- Ты живешь прошлым, не давая себе жить будущим, - продолжила она.
- Быть может, ты мне не даешь? А может, я не хочу? – спокойно ответил он.
Ирга молча прошла вперед, села на свое кресло и стала смотреть на пламя.
Несмотря на то, что они молчали, несмотря на то, что Элла не видела их за креслами, неимоверное напряжение давило ей на плечи, ей словно стало трудно дышать, она словно стала задыхаться, и у этого непоколебимого воина отчего-то потекли слезы. Она стала быстро моргать, не давая слезам окутать глаза.
- Почему? – спросила Ирга. У Эллы увеличился наплыв слез, и она уже не могла их контролировать, а лишь вытирала своим запястьем. Ирге так никто и не ответил.
- Знаешь, я помню твое выражение лица, когда ты впервые вошла в этот дом. Я помню тебя, когда ты была еще маленькой. Я помню это.
- А я помню… - начала Ирга ,- разбитую женщину, что в одночасье лишилась всего, чем так гордилась и дорожила больше жизни. - Наступила пауза.
- Зачем ты здесь? – спустя какое-то время поинтересовался Башет, вставая с кресла. – Ты мне не даешь жить и не позволяешь умереть, – непроизвольно слетело с его губ, он и сам испугался того, что произнес вслух. | - Ты давно убил меня. Я хочу это разделить с тобой, – спокойно ответила она.
- Так зачем ты здесь? - желая как можно быстрее сменить тему, быстро вставил он.
- Мы прокляты, – произнесла Элла, а на лице Башета проступила ироничная ухмылка, говорящая: «что ж поделаешь». Но, поняв, что Элла ни капли не иронизирует, его охватил страх, паника, он резко повернулся в сторону Ирги, но ту не было видно за креслом, вновь взглянул на Эллу, пытаясь понять, не врет ли она, и лишь потом на его лице расплелась зловещая улыбка.
- Какая ирония судьбы! И что больше нет никого, кто в состоянии был бы снять проклятье? Хотя нет, подождите, проклятье не налегает просто так, значит, вы что-то совершили. Что-то запретное, – Башет ощущал вновь приобретенную силу над ними. – А проклятья снимают только чернокнижники, но вы не желаете к ним обращаться, возможно, по нескольким причинам: это может вызвать скандал, или вы боитесь показать себя слабыми, – пока он это произносил, Ирга встала с кресла и, слушая его речь, ходила по комнате. Она подошла к книжным полкам, просмотрев книги, остановилась у открытой книги и что-то стала напевать и подтанцовывать.
– Или это проклятье настолько сильное, что только я в состоянии его снять! – Башет посмотрел на Эллу, прищурив свои глаза – В нашем случае, возможно, все три причины вместе!
- Так ты снимешь его с нас? – прямо спросила Ирга, оценивающе посмотрев на Башета с верху вниз, как властная женщина, как госпожа смотрит на своего слугу. И Башет почувствовал это.
- Нет, не собираюсь! – злобно выпалил он, чувствуя, как теряет власть. – Ты всегда использовала меня, но теперь я во власти над вами!
- Разве ты меня не любишь? – Башет замешкался, потерялся от неожиданности такого вопроса Ирги.
- После всего что ты сделала?!.
- После того, что ты сделал, – приблизившись к нему впритык, сказала она. Они стояли друг напротив друга, смотря друг другу в глаза. Их ресницы соприкасались.
- Так ты снимешь?
- Нет.
- Точно?
-Да. – Ирга провела по его мраморной щеке рукой, указательным пальцем по подбородку, будто завлекая его еще ближе. Их губы приоткрылись, зрачки расширились, и на мгновение они вернулись в счастливое прошлое.
- Прости… | - За что? – удивленно произнес Башет.
- Я забыла сказать, что проклятие заразно! - и демонстративно развернулась назад, ударив по его лицу своими волосами. Башет неуверенно плюнул на пол, и его слюна оказалась черной, как сажа, и прожигала деревянный пол. Его окутало давно забытое чувство страха за собственную жизнь. – Ты забыл про свое слабое место и допустил ошибку!
- Какое это у меня слабое место?!
- Я.
Ирга стремглав вылетела из дома, прихватив с собой Эллу и захлопнув дверь. Она слышала, как Башет разъяренно что-то кричит ей в след, как что-то летит в дверь, как он осознает, что вновь остался взаперти, и как кричит о том, что ему нужен свободный выход, чтобы снять проклятье. Она все это слышала, стоя за дверью, а на ее лице появлялась улыбка торжественной победы, а на губах оставался ее вкус. Ей хотелось во весь голос смеяться, бешено без остановки. Но она сдерживала этот смех, наслаждаясь своей победой, лишь ее грудь содрогалась от смеха и возбуждения. А потом пошла прочь, тянув за собой ничего не понимающую Эллу.
- Мы что уходим?
- Да.
- А разве не будем выпускать Башета, чтобы он начинал поиски противоядия?
- Сейчас ему не до проклятия, он осознает свое поражение в этом бою и сейчас в гневе. Придешь через пару дней, когда он остынет, будешь следить за ним.
- А ты не придешь?
- Нет. Будешь докладывать о его успехах.
- А почему?
- Пусть думает, что больше никогда меня не увидит, и это поражение будет клеймом его собственного позора. Отыграться шанса больше не будет.
- А поцелуй? Зачем он был нужен?
Ирга не ответила, лишь загадочно улыбнулась, а через мгновение они исчезли так же, как и появились. | кесаревым сечением, и с годами эта женщина осталась одна, бесплодная, проклинающая себя, с застывшей скорбью в глазах
имхо, неудачная аналогия, после кесарева живут, и ни кого не проклинают.
она устроила это наказание максимально мучительным
либо "сделала", либо "устроила так, что бы" |
К списку тем
|
