Форумы-->Творчество-->
<<|<|5|6|7|8|9|10|11|12|13|14|15|>|>>
| Автор | [Конкурс] Убить комарика, пока горят фонарики [Конкурс] |
|---|
| [Сообщение удалено смотрителем -Аннушка- // ] | для Dix69:
Ты читать умеешь?
предлагаю делиться китайской мудростью
Тебе в лирику. | | [Сообщение удалено смотрителем -Аннушка- // ] | | Если сердце не на месте, то и смотришь, да не видишь, слушаешь, да не слышишь, ешь, да не чувствуешь вкуса. (с) | | Погода изменяется за час, люди — за поколение. (с) | что-то вроде
пьяный проспится, дурак никогда. | для nikomunenujno:
это да) | | [Сообщение удалено смотрителем -Аннушка- // ] | | Учитель сказал: "Я передаю, а не сочиняю. Я верю в древность и люблю ее".(с) | | [Сообщение удалено смотрителем -Аннушка- // ] | | В Поднебесной не было б скандалов, да глупые люди сами себе мешают (с) | | Лучше не знать иероглифов, чем не знать людей. (с) | Не пролетел мимо конкурса и попугай Карудо, сбросил работу вне конкурса)
Спасибо ему большое!)
Предлагаю читателям угадать авторство нижеследующей работы.
Кто первый угадает тому и приз) | Лето. Гармония.
Торопливо скрипит перо, выводя чернильные буквы. Писатели, улыбаясь, склонились над листом бумаги, и теплые их взгляды скользят по грубоватым волокнам желтоватого полотна, на котором, повинуясь их воле, возникает сказочный мир.
Вон, на холме, мимо которого тянется утоптанная тропинка, играет на лютне король Дроздобород своей королевне. Бременские музыканты, подхватив мотив, вторят ему. Кот, распушив хвост, ловко зажав скрипку в лапах, орудует смычком. Осел, сидя на повозке и покачивая копытом в такт, играет на гитаре, а собака, высунув язык, старательно бьет лапой в небольшой барабан. Железный Ганс стоит рядом и, держа на ладони короля-лягушонка, смущенно улыбается. Барабанщик с отважным портняжкой, деловито помешивая ложкой в горшочке с горячей, аппетитно пахнущей кашей, то и дело поглядывают в сторону Белоснежки и Краснозорьки, которые, держа в руках по белой и красной розе, кружатся в танце. Им тоже не терпится пуститься в пляс, но нужно приготовить угощение, ведь вскоре прибудут остальные. Соломинка, уголек и боб, госпожа Метелица, даже храбрецы должны явиться все всемером, а уж они мастаки кашу уплетать.
Мальчик с девочкой, взявшись за руки, бегут по тропинке к холму. Ветер мягко поглаживает золотистые волосы детей, приветствуя их после долго отсутствия. Сочная зеленая трава, которая тянется к летнему солнцу, словно отдыхающему на невесомых облаках, что-то нашептывает, нежно касаясь босых детских ног.
Черный лес, где обитают великаны, виднеется вдалеке темной размытой полоской. Стеклянной горы со старухой-ведьмой тоже давно не видать. Все это осталось позади, а впереди ребят ждут друзья. Девушка-безручка, озорные домовые и Красная Шапочка.
Перо отложено в сторону, листок бумаги, бережно влекомый рукой за самый краешек, плавно опускается и поднимается несколько раз. Чернила просыхают, а это значит, что пришло время писать далее.
Осень. Неизбежность.
Торопливо скрипит перо, выводя чернильные буквы. Очень многое может оно написать, все, что только пожелает сердце. Но как рассказать о том, о чем даже подумать невозможно?
Вильгельм, отложив в сторону перо, задумчиво потирает пальцы, сгоняя с кожи чернильное пятно. Якоб стоит рядом и хмуро смотрит в окно. Мысли его сейчас в том самом дремучем лесу.
- Папа, папа, не уходи!
Гретель растерянно смотрит на брата.
И тут мальчик понимает. В один миг, в один момент все, что происходило, сложилось в единую мозаику. И почему с месяц назад зарезали единственную козу, которую они так любили, и почему мать поджимала бледные губы, когда они спрашивали: - Мам, а что сегодня покушать? И то, почему мать напихала им полные карманы хлеба, когда они отправлялись в лес за дровами. Весь хлеб, какой только был в доме.
Он бежит рядом с отцом и пытается ухватить его за рукав куртки. Тот одергивает руку. Дети бегут, едва поспевая за ним.
- Пап, а помнишь, - сбивчиво шепчет Гензель, - помнишь, как к нам в сарай забрался барсук_ и напугал Гретель? Помнишь, как ты прогнал его, как он смешно убегал? А Гретель все плакала? Помнишь?
Отец молчит. Он прикладывает руки к ушам и ускоряет шаг.
- А помнишь, как я на рыбалке без разрешения взял твой нож, тот, с резной рукояткой, и порезался? А ты приложил мне к ладони подорожник и дул? Пап?
Отец не выдерживает и бежит. Гензель делает последнюю попытку ухватить его за рукав и тут слышит крик: - Гензель! | Он оборачивается. Гретель лежит на земле и держится за лодыжку. Лицо ее плаксиво сморщено. Он останавливается, а потом возвращается к сестре. Присев рядом с ней, одной рукой он обнимает ее, а второй трет ей лодыжку.
- Он не вернется? – спрашивает Гретель.
Гензель молчит. Он не хочет отвечать, потому что ответ будет таким же коротким, как и хруст ветки под тяжелой поступью отца.
Зима. Пустота.
Торопливо скрипит перо, выводя чернильные буквы.
Отец сидит за столом и помешивает деревянной ложкой в глубокой плошке. Луковица и остатки пшена. Больше в доме ничего нет.
- Стук, стук, планк! – выдает ложка, и это унылое постукивание звучит с самого утра. Отец просто сидит и смотрит на жену, сидящую на лавке в углу.
- Папа, папа, не уходи!
- Стук, стук, планк!
Отец старается не думать, пытается хоть чем-то занять себя, помешивая ложкой в давно остывшей кашице, но мысли его беспокойными воронами, истошно крича и размахивая крыльями, тянут его туда, в лес, где осталось самое дорогое, что у него было в жизни.
Он ускоряет движения. – Стук, стук, планк!
Он противится, пытается провалиться в бездумье, он не желает думать о том, что стало с детьми, но не может. Голод, который выкосил уже половину деревни, изводит его. Но не скручивающей болью в желудке, а обжигающим рассудок чувством того, что уже ничего не исправить. Отец не хочет думать, что стало с его детьми. Он отгоняет от себя мысли о том, что случится с Гензелем и Гретой, если им вдруг посчастливится выбраться из леса. Он не хочет думать о том, что с ними сделают изголодавшиеся люди. Гонит прочь он и мысли о том, если дети так и остались в самой чаще. Нет, он даже подумать не может о том, что его ребята, его сын и дочь, в отчаянии, наевшись травы или каких ядовитых ягод, сидят сейчас под вековечным дубом и, слабо хватаясь пальцами друг за друга, медленно усыхают. Глаза их тускнеют, вздувшиеся животы изводит резями, а сами они непонимающе смотрят, словно спрашивая: - Почему так?
Нет, пусть это будет не голод. Пусть это будет… ведьма. Как раз такая, о каких рассказывала ему мать, садясь в непогоду на его постель и прижимая к себе. А ей – ее мама.
Да, это ведьма! С длинными крючковатыми пальцами, с буроватой взятой морщинами кожей на лице, седыми грязными волосами и свирепым взглядом. Стая волков, которых она послала за детьми, зловеще приближается к его ребятам. Дети в страхе бегут, но слабеющие ноги уже не так быстры. Гретель падает, и старуха успевает ухватить ее за ногу.
- Гензель! – кричит она. Брат останавливается, смотрит на сестру, переводит взгляд на ведьму и возвращается. Как и в тот раз.
Отец не понимает, что сейчас изможденный от голода и страданий разум подсовывает его воображению картину, в которой он должен был сам поступить так, как его первенец, его сын. Он должен был тогда вернуться и взглянуть тому, что заставило его пойти на такое, принудило бросить детей одних в лесу, прямо в глаза, какой бы ужас в них не отражался, что бы его ни ждало дальше.
Но он не понимает этого. Он стучит ложкой, и видения того, что может произойти с детьми, мрачно пляшут перед глазами. Изможденные мысли, черные от голода. Пусть это будет… ведьма. Вот только…
Старая, подслеповатая, неловкая. Его ребята юркие, они справятся с ней, они умнее, они смогут обвести ее вокруг пальца и спастись. А еще пусть они найдут дом из пряников. Да, именно так. Пряничный дом. Они ведь любят сладкое, они всегда были сладкоежками. Так пусть эта избушка, где и обитает ведьма, будет целиком из еды. | Из хлеба, много-много хлеба. Крыша из пряников, окна – разноцветные леденцы, и застывший карамельный невысокий забор. Они ведь так это любят, это так вкусно!
- Стук, стук, планк!
Мать, сжавшись, сидит в углу, комкая в руках посеревший платок.
Якоб склоняется над плечом Вильгельма и отрицательно качает головой. Вильгельм вопросительно смотрит секунду на брата, а потом понимает. Нельзя, нельзя так писать. Возможно, это и правда, и было все именно так. Но… нельзя! Вильгельм негромко скрипит пером, зачеркивая. Мачеха. Только так хоть как-то можно оправдать то, что произошло. Пусть это будет мачеха. Не мама, не матушка. Мачеха.
Она сидит и по-прежнему теребит платок. Прячет глаза от пустого взгляда мужа. Он с самого утра так сидит, а она не знает что делать. За окном стылой поступью бредет зима, накрывая крыши крестьянских хижин шапкой липкого снега. Тихо, подло.
- Стук, стук, планк! – все, что она слышит.
Она не выдерживает, роняет платок на земляной пол и начинает выть, точно раненная волчица. В этот безумном крике звучит звенящее лезвие зимы, рассекающее время на «до» и «после». Словно половинка сердца отлетает, уходит прочь, та, которой еще предстояло жить. Она понимает – жить нечему. Неважно, дотянут они до весны или нет. Все это уже неважно. Потому что жить с этим стуком ложки они уже никогда не смогут.
Весна. Надежда.
Торопливо скрипит перо, выводя чернильные буквы. Быстрее, чем правильно выстроившийся косяк диких гусей, летящих в небе.
Добрый десяток глаз наблюдает, как соседка, скинув платок, бежит, а сырой весенний ветер трепещет поношенной юбкой. Выставив в руки вперед, она бежит к холму, снося пощечины ветра, который хлопает запутанными грязными волосами по ее лицу.
Муж женщины выходит во двор и несмело шепчет: - Дети?
Он не верит, не верит и жена, никто не верит, но она все равно бежит, словно на холме ее ждет спасение. И так каждый день. С того самого времени, как ушла зима. Одно и то же, одно и то же…
В какой-то момент жители деревни не выдерживают. Каждый ждал весну как мог. У каждого за душой грехи, которые не отмолит даже сам Папа. Но зачем вспоминать о них, зачем бежать, надеясь на то, чего просто не может быть?
Все, что требуется, это забыть, а эта семья, на окраине, этого не дает.
Толпа приближается. Гневные крики подгоняют ее. Мужчина не сопротивляется. Он, словно блаженный, смотрит сквозь толпу палачей и шепчет: - Дети?
Все, молча, ждут женщину. Все знают, что едва добежав до вершины холма, она упадет на колени, а потом, не видя ничего перед собой, будет, пьяно пошатываясь, спускаться обратно. Она вернется. Это все знают. Поникшая, уничтоженная.
А пока она бежит. Бежит, хотя знает, что жестокости, пусть и оправданной, логически выверенной, обоснованной… не будет прощения. Никогда! Но она все равно бежит. Остаются какие-то метры, но она так хочет увидеть, обнять любимые колени, схватиться за них и, роняя слезы, надеяться на то, что в каком-то из миров, из времен, уже есть два писателя, которые приготовили последнюю страницу для этой истории. Пусть она, эта страница, раздвинет серые стены мира и прорвется в него, зазвенев детским радостным, всепрощающим голосом: - Мама, мамочка, мы вернулись! | Угадываем.
барсук_ и
пришлось вставить подчеркивание, иначе не пропускало текст) | | Угадываем, не стесняемся) | | Злой человек похож на уголь: если не жжет, то чернит тебя. (с)Анахарсис Скифский | | Осталось шесть дней... |
<<|<|5|6|7|8|9|10|11|12|13|14|15|>|>>К списку тем
|
